Ольга Новикова - Каждый убивал [Журнальный вариант]

Анжела было за ним, но тут слышит зов своего мобильника. “Тапир?!” — радостно екает сердце, и, не взглянув на дисплей, чтобы не спугнуть везение, она кричит “Алло!” Ей кажется, что кричит — на самом деле горло издает еле слышный сип.

— Бизяев.

Отрывистый бас. Как топором по башке. Палец тянется к кнопке “выйти”, но, промахнувшись, нажимает на громкую связь. И начальственный голос вещает уже для всех:

— Узнали что-нибудь? Ваш Сорокин темнит…Что там за шум? Вы где?

Недовольство, транслируемое прилюдно, действует как вожжа. Подхлестывает.

Сорокин? Мой? А, это он про Глеба. Я что, сторож ему? Ну я покажу этому Рюриковичу!

Анжела выбирается из толпы, сосредоточивается, чтобы отключить звуковую трансляцию, и язвительно спрашивает:

— Ваши бугаи не доложили вам, что я в Париже застряла? Кстати, спасибо за заботу…

— Какую заботу? Какие бугаи? Вы пьяны? — выходит из себя Бизяев.

— Будете хамить — отключусь!

Угроза действует. Нахрапом не получилось, и Бизяев начинает говорить как нормальный человек. Как отец, которому необходимо выяснить, кто убил его дочь. Сухо извещает, что никакой слежки, тем более за границей, он не устраивал. Говорит скупо, нисколько не оправдываясь. И Анжела ему верит.

Кто тогда за ней следил? Ее личные враги? Но они бы не стали о ней печься, не вынесли бы из машины и не привезли бы к Тапиру… Странно все это… Придется выяснять. Глеб поможет, но и Бизяевым нельзя пренебрегать.

Бизяев… Ведь сперва обрадовалась, что ему плохо, что Ника хоть так отомщена. Противный мужик… Но сейчас где-то внутри даже сочувствие шевелится. Сострадание врагу… Бывшему врагу?

Ничего нет в мире постоянного — ни хорошего, ни плохого. Все в движении. Кроме смерти.

— Извините, я больна… Да еще тут коллапс из-за вулкана… Выберусь отсюда, выясню хоть что-то, и сразу вам позвоню… Но кто мог за мной следить? — бормочет Анжела, уже отключив связь.

Минут через пять, за которые ей сильно плохеет, носильщик возвращается с квитком на сданный багаж и, улыбаясь, заглядывает ей в глаза. Мол, как оцените мою расторопность? Мелочи в кошельке нет: железные еврики в Москве нигде не берут, да и не любит она лишнюю тяжесть таскать, поэтому все сразу раздает на чай.

Так, тут осталась небольшая пачечка из нескольких сотенных и одной бумажной пятидесятки. Она и идет в дело. Приходится переплачивать — сдачу в этой ситуации не потребуешь. По молодости лет и по бедности, бывало, жлобилась. Экономила на чаевых тайком, когда никто из знакомых не видит и если с этим человеком вряд ли еще пересечешься. Но от себя не скроешься. Сама-то все знаешь… Пожадничаешь — и будто ударяешь себя по гордости. А без нее — никуда. Без нее спину прямо не удержишь. Какое-то время потом неизбежно горбишься…

Французик, обрадованный вознаграждением, сливает инсайдовскую информацию: в здешних гостиницах мест нет, да и полетов теперь дня три-четыре точно никаких. Почти вся Европа замерла. Вулкан может еще целый год извергать тучи пыли. “Вулкан Эйяфьядлайёкюдль”. Он четко, изящно, гордясь собой, выговаривает непроизносимое название. Аристократ в своем роде… (Потом, когда коллапс сойдет на нет, напишут, что только пять тысячных процента людей в мире способны правильно произнести это слово. И что вряд ли пепел, извергаемый в небо, был так опасен для самолетов.)

И вот носильщик с редкими способностями ведет Анжелу к справочной стойке, где записывают номер ее мобильника. Обещают известить, когда она сможет вылететь в Москву. Потом щедро оплаченный спаситель сажает ее, уже мало что соображающую, в такси. Она говорит адрес Тапира и всю некороткую, с частыми пробками, дорогу от Шарль-де-Голля до улицы Арсеналь самозабвенно жалеет себя. Надо бы известить Тапира, что возвращаюсь. Но он же не может не знать про вулкан! Он должен был сам примчаться в аэропорт и забрать ее… Или хотя бы позвонить, справиться, как там она…

Хотя страшно хочется прилечь — переодеться в пижаму и согреться под пуховым одеялом, — Анжела не радуется тому, что вот, уже приехали… Несколько шагов от такси до двери во второй подъезд четырехэтажного дома даются с трудом. Мешает, раздражает все, что превращает кулему в соблазнительную леди — жмут брючки в облипку, подворачивается нога на высоком каблуке, стринги больно врезаются между ягодиц… Она долго ждет ответа на звонок в домофон. Лучше бы предупредить Тапира, что вернулась. Мало ли что… И только после повторного безответного набора открывает дверь своим ключом.

В квартире гулкая тишина…

Даже хорошо, что его нет дома. Значит, не соврал про дела…

Все-таки кто за мной следил? Зачем?

На ватных ногах Анжела тащит себя в сторону кухни, заваривает полезный имбирный чай, который сама же привезла из Лондона, давясь, выпивает две большущие кружки. Из последних сил возвращает на верхнюю полку жестянку из лондонского “Фортнум энд Мэйсон”, такого же стильно-помпезного, как наш “Елисеевский”, тщательно моет использованную посуду — хозяина злит малейшая неаккуратность. Поскандалить может даже из-за неубранной в ящик ложки. Чистой.

Слежка как-то связана с убийством Ники?

Бизяев про Глеба знает… использует меня, чтобы контролировать следствие…

А что если кто-то через меня за Бизяевым наблюдает?

Глеб придумал, что Нику и Светку убил один маньяк … Нашел доказательства?

Ни одного толкового ответа на ум не приходит… Даже систематизировать информацию не получается. Надо передохнуть.

И Анжела, сама не зная, почему, идет не к спальне, а прямо в одежде бухается на узкий желтый диванчик в самой дальней зашторенной комнате, закрывается колючим пледом и засыпает в скрюченной, неудобной позе. Вроде бы прикорнула ненадолго.

Буду послушной. Духом кротости, а не палкой по кости.

Может, Тапир меня пожалеет…

12:53. Глеб автоматически фиксирует время. После отзвона Анжеле он варит кофе, второй раз за утро. Надо прочистить мозги.

Ситуация…

Первый обжигающий глоток, второй… И ничего, можно жить дальше. Как будто горючего в машину залили.

За столом не сидится. Продолжая заправляться, Глеб ходит туда-сюда. Из кухни в кабинет жены — бывший кабинет бывшей жены, который он так и не обжил, обратно на кухню, потом в спальню. Застывает у окна. Оттуда торчит, напоминает о себе махина напротив. Взбадривает.

Во-первых, надо обдумать, что делать с полученным роликом? Как его задействовать с профитом для себя? Нет, это позже. Это не горит. Сперва — просьба Анжелы.

“Позвони Катюхе…” Легко сказать… Ведь уже умолчал про свое знакомство с Анжелой. Что теперь о нем подумает Екатерина Лавринец? С этой дамочкой надо ухо востро держать… Ее последней видели у Светланы Бизяевой… Она что-то заметила?

А, позвонить ей из автомата… микрофон накрыть носовым платком — голос тогда не опознать… известить, что Анжелу встречать не надо, и дело с концом!

Черт, это же звонок на мобильник… По уличному телефону, кажется, не соединяют, так что надо с домашнего или со служебного… Следы все равно останутся. Никакого инкогнито не получится. И Анжелу придется предупреждать, чтоб она не проговорилась подруге о наших отношениях. Которые пока очень по-разному можно оценивать… С моей стороны — типа первая любовь… Первая и последняя… А с ее? Нормальный секс… Но это пока… Пока она меня еще совсем не знает…

Все-таки хорошо бы попросить Анжелу не распространяться обо мне… И как мотивировать? Ну, можно навесить лапшу на уши про тайну следствия…

Но женщины… Любая — абсолютно безнадежное хранилище секретов.

Может, они с Екатериной — все равно что сестры. Во всяком случае, судя по ЖЖ-дневникам обеих, — дружба у них довольно тесная. Нигде не проскользнуло следов ревности, даже обычного сестринского соревнования. Между ними редкая теперь приязнь и понимание. Вот, например, совсем недавно — для пиара или еще по какой причине — Анжела пободалась с бывшими своими коллегами. Дошло аж до информационного террора — с обеих сторон. Если честно, то и Анжела била ниже пояса.

Откопала одноклассницу зачинщика травли и процитировала ее ревнивые воспоминания. От травоядных — ябедничал учителям, списывал контрольные, по портфелям шарил, до криминальных — вешал кошек, связывал влюбленную в него дуру и дрочил на нее… Глеба и сейчас передергивает: вторая часть — как будто про него. Да кто вообще-то в детстве с кошками дела не имел… И с одноклассницами-ябедами не расправлялся…